Ej 9. maijā un bļausties.

Anna Balčuna.
Anna Balčuna.

2011. gada 16. martā 78. gadus veco Annu Balčunu nolamāja un apspļaudīja. Balčunas kundze uz to atbildēja: «Ko tu te gribi? Šašlikus cept? Katjušu dziedāt? Šņabi dzert? Ej 9. maijā un bļausties.»

Kādu laiciņu agrāk Annai Balčunai bija vēl viens piedzīvojums.

Brauciens līdz Imantai Annas kundzei ir pārbaudījums. Reiz viņa apsēdusies autobusa priekšā – krēslā, kur ir pusotra vieta. Tur ērti var sēdēt tikai viens cilvēks. Ja pieraujas, tad vieta atliek bērnam.

«Pienāk man viena krieviete un saka: «Padviņsja!» (Pabīdies!)

«Es tev tā pabīdīšos, ka uz Krieviju neaizrāposi! Vēlos, lai tu ubralas (Aizvācies)

«Nacistka staraja!» (Vecā naciste.)

«Jā, es savā zemē, bet tu – okupantka. Vācies prom!» Un neko neteica, aizgāja uz autobusa otru galu, atrada vietu. Vācies! Es arī gribu braucot pa logu skatīties!»

Saku Annai, ka man tādos mirkļos iekšā vārās. Dažbrīd šķiet, ka vieglāk būtu izkliegties nekā iecietīgi klusēt, taču apzinos, ka tas ir bezjēdzīgi. Tāpēc jau neviens uz Krieviju nebrauks, un nav arī jābrauc. Ja cilvēks dzimis Latvijā un runā valsts valodā, lai sēž man kaut klēpī! Ja lamājas – jālaiž gar ausīm. Citādi var dabūt spļāvienu sejā. «No tā es nebaidos. Kas man vēl sliktāk var būt? Mana ģimene ir izpostīta. Sliktāk nevar būt,» kundze pieglauž sirmos matus. (No žurnāla Ir raksta «Tā sanāca. Gadījās.»)

Un pirms sākt politdiršanu Kremļas labākajās tradīcijās, ir vērts izlasīt vēlreiz šo žurnāla Ir rakstu par Annu Balčunu un «klasno čiksu», kas sirmgalvi apspļaudīja. Varbūt tas liks aizdomāties.

Bet visvairāk es novēlu propogandas sējējiem, kas ir pēc katra vārda piemin to, ka Vācijā jau nu neviens neko par Otro Pasaules karu vairs nerunā, izlasīt Apollo.lv publikāciju «Vadoša vācu medija objektīvs viedoklis par 16.martu Latvijā» — tulkojumu rakstam Frankfurter Allgemeine Zeitung, vai vismaz šo vienu rindkopu:

Taču tajā pat laikā šajos vīros un sievās, kas toreiz cīnījās līdz pēdējam (ielenktie vācieši un latvieši ieročus nolika tikai kapitulācijas dienā), nav jūtams naids pret kādreizējiem ienaidniekiem. Skaļo lamu vietā viņu pamattonis ir pārdomas (domīgums). Pat vecās nomenklatūras priviliģētie nenoliedz, ka līdz ar krievu tankiem valstī nav iestājusies paradīze, bet gan sākusies slepkavošana un masu deportācijas. Gan virsleitnantam Komarovskim, gan biedrenei Spurai šodien nav grūti izrādīt cieņu agrākajiem ienaidniekiem, kuri Staļina terora iespaidā pievienojās latviešu SS vienībām. «Es šos vīrus nenosodu,» saka Inese Spura, pārliekusies pār kafijas traukiem. Šodien viņa zina, ka vīri pretējā pusē, tāpat kā viņa, ticēja, ka cīnās par brīvu Latviju. Viņa vairs nepiedalās pēcpadomju 9.maija svinībās. «Šis karš jāizbeidz,» saka kādreizējā komuniste.

Par leģionāriem, 9. maiju un visu pārējo hu**u

Ja mani tik ļoti šodien nebūtu aizskārusi Kļeckina aizstāvēšanās, kad viņu intervēja Bankovskis («Rīgas Laiks», 2008. gada aprīlis), droši vien pat neiedomātos to nekad pieminēt, bet šoreiz tiešām gribās, it īpaši tāpēc, ka Selecka blogā mani nodēvēja par lohu, kas visus uzskatot par okupantiem (piedod, Selecki, tas nekādā ziņā nav attiecināms uz tevi personīgi).

Хенде хох, Гитлер капут
В России есть только один культ хуже православия — культ Дня победы. Священный трепет, придыхание, особая лексика, слова о памяти, приторная забота о ветеранах — все это вызывает приступы рвоты. Поездки молодоженов к ближайшему памятнику 1941–1945. Ежегодные установки новых памятников и мемориалов. Возрождение худших традиций советской монументальной художественно–графической пропаганды из цифр, картонных орденов Победы — не помешались ли люди?

Вся эта религиозная хуйня меня чудовищно раздражает. Все это не имеет никакого отношения к победе. Ветеранам 60 лет внушают героизм и величие поступков, они под старость даже начинают сами в это верить. В жизни никакого героизма и величия поступков не существует. Существуют патриотизм, месть, необходимость умереть, борьба за выживание и другие человеческие качества. Обожествлять эти качества — такая же глупость, как молиться мощам.

Для тех, кто прошел войну, она стала очень важным, но всего лишь одним из событий в жизни. Нельзя воевать четыре года для того, чтобы оставшуюся жизнь думать только о войне. Война остается эпизодом для тех, кто выжил. Выжили, и дальше продолжают. Никакого отношения памятники, монументы, музеи и прочая пропаганда не имеют к жизни. Думают остаток жизни о войне только умопомешанные.

Памятники Великой отечественной войне один другого безвкуснее. Площади, оформленные вечным огнем — апофеоз брежневской школы архитектурно–градостроительной деградации и непрофессионализма. Стелы, стоящие в каждом районе, ужасны. Самое главное, что стела из обычного сраного бетона тут же становится священной – ее нельзя ни тронуть, ни снести. Хотя по сути она — кусок бездушного конъюнктурного говна. Но все боятся об этом сказать вслух, потому что “наши деды воевали за нас”.

После победы над Наполеоном в России установили, может, 20 памятников. После победы над Гитлером — десятки тысяч. И ставят до сих пор. Начиная от обязательного для каждой деревни покрашенного пятью слоями серебряной краски бойца, заканчивая тупейшими гранитными композициями в центрах всех русских городов.

Сразу после войны памятники были скромные, а со временем День победы стал официальным поводом спиздить бабок под предлогом необходимых жертвоприношений новому культу. Чего стоит комплекс на Поклонное горе — тупейшее, бессмысленнейшее, невъебически дорогое сооружение для никого. День победы ввели через 20 лет после дня победы – в 1965 году. Значит, тем, кто действительно вспоминал победу при жизни, выходной был не нужен.

Для меня День победы практически потерял смысл вместе со смертью воевавшего деда, который умер в этом году (http://www.redstar.ru/2008/03/15_03/3_04.html). Он воевал с первого по последний день войны, и всю жизнь был военным, а праздник был таким поводом позвонить ему. Он был генерал-полковником, но у него не было дачи и машины. Зато на похоронах, вопреки новому указу министра обороны, отменившего траурное марширование меньше, чем для генерала армии, распорядитель велел в знак уважения промаршировать (не уверен в точности всех деталей, но на военном языке это многое значило).

Я не люблю ритуалы и придуманные чиновниками традиции. Для меня День победы — это такой романтический праздник, на втором месте после Нового Года. Но он не имеет никакого отношения к выступлению ветеранов в школе, к установке очередного вечного никому не нужного огня, к разговорам о том, что кто-то за нас воевал.

Георгиевская ленточка мне нравится, потому что она не претендует на тупую гранитную псевдопамять. Она стала таким же образом, как гвоздика на 7 ноября, мимоза на 8 марта, елочная игрушка и красная шапка на Новый Год. Это в любом случае лучше, чем муниципальный землеотвод под неприкосновенную поебень.

Если что-то и вызывает во мне настоящие переживания о событиях, к которым ни я, ни вы не имеем уже никого отношения, то это вот такая картинка из архива:

Москвичи на площади Свердлова осматривают сбитый над столицей немецкий самолет. 1941 год. Фото О. Кнорринга, РГАКФД.

Artēmijs Ļebedjevs, LiveJournal.

***

Un tieši to pašu es vēlētos teikt par mūsu fanātiskajiem leģionāru aizstāvjiem un it īpaši — noliedzējiem. Jūsu fanātiskā tieksme kaut ko pierādīt ir apbrīnojama. It īpaši tāpēc, ka jums ar to, patiesībā, nav praktiski nekāda sakara, jo neba jau mūsu kritušie senči (un arī manā ģimenē tādi ir) noteica to, zem kāda režīma mums tālāk būs jādzīvo. Lielākoties to izlēma nācijas, kuras Latviju, labākajā gadījumā, gadsimtiem ilgi ir uztvērušas tikvien kā par izdevīgu tirdzniecības punktu. Nez kāpēc tad Saules kaujas piemiņas dienā cilvēku savācas tikai daži simti? Kāpēc mums nav poļu, zviedru, vāciešu, norvēģu, dāņu, lietuviešu, franču un nez kādu vēl nāciju protestētāju, kas aizstāvētu sevi pret «drakoniskajiem» latviešu senčiem, kas kopš neatminamiem laikiem ir cīnījušies par savu vietu uz šī zemes pleķīša?